Рассказ зарубки на сердце. "Зарубки на сердце" Урок -размышление над рассказом К.Г. Паустовского "Телеграмма". Прочитаем эпизод, начинающий со слов

Тема: « Зарубки на сердце» по произведению Константина Георгиевича Паустовского « Телеграмма»

Урок внеклассного чтения по литературе в 8 классе

Тема: « Зарубки на сердце» по произведению

Константина Георгиевича Паустовского « Телеграмма»

Эпиграф: За добро плати добром,

не будь пустельгой.

К. Паустовский

Цели и задачи урока:

1) Знакомство учащихся с личностью писателя, с историей создания рассказа;

2) Формирование умений аналлиза художественного произведения; темы, идейно – художественного содержания, композиции, характеристики героев;

3) Выявление нравственных аспектов рассказа, чувства милосердия, сочувствия и сопереживания к близким людям;

4) Раскрыть глубину и своеобразие внутренней жизни героев.

Словарная работа:

1. Эпиграф – изречение, краткая цитата, предпосланная произведению или его части и характеризующая их основную идею.

2. Зарубка – отметка рубящим орудием на чем – нибудь (на дереве).

3. Ветла – вид ивы.

4. Интерьер – внутреннее помещение в здании.

5. Пустельга – 1) Хищная птица из семейства соколиных.

2) Легкомысленный, пустой человек.

(разг., неодобр.)

Ход урока.

(Чтение стихотворения Сергея Острового « Мать» под музыку)

Первое слово ребенок сказал:

Вырос. Солдатом пришел на вокзал.

Вот он в атаке на дымную землю упал.

Встал. И пошел. И губами горячими к жизни припал.

А у меня нет мамы. Она умерла.

Вот еще одной мамою стало меньше на свете.

Зачем же ты, мама, в постель земляную легла?

Или жесткой кровать показалась тебе на рассвете?

Ты ведь очень любила, когда зажигался рассвет.

Поднималась чуть свет. И детей на заре поднимала.

А сейчас тебя нет. Почему? Почему тебя нет?

Поднимись. Приходи. У детишек сползли одеяла.

Нет, уже не придешь. Из глухого того далека

Не приходят назад. Остаются на вечном ночлеге.

Странной формы сейчас над землею плывут облака,

Будто белые женщины едут на белой телеге.

Ты седая совсем. Стала белой твоя голова.

Видно, вьюги мели, а снежинки растаять забыли.

Муж без вести пропал. Ты с тех пор ни жена, ни вдова.

А потом сыновья на войну от тебя уходили.

От тебя? Нет, с тобой! Слышишь, мама, все время с тобой,

Только в письмах они очень редко писали об этом.

Больше женам писали. И шли по дороге рябой.

И на письма твои не всегда торопились с ответом.

Это только потом, через годы, я стал понимать,

Как казнят матерей безучастьем и черствостью дети.

Друг мой, брат мой, товарищ мой, если зовет тебя мать –

Рвись к ней сердцем. Спеши. Мчись к ней в самой крылатой ракете.

Каждый миг на счету. Будь быстрее, чем звук и чем свет.

Опоздаешь в пути – не простишь себе этого вечно.

Ты звала меня, мать? Я пришел. А тебя уже нет.

И дорога длинна. И разлука с тобой бесконечна.

Я сейчас вспоминаю – давно это было… давно…

Утро. Осень метет. Жмутся к небу озябшие птицы.

Ты все смотришь в окно. Ты все смотришь и смотришь в окно.

Хоть бы скрипнула дверь. Хоть бы вздрогнули вдруг половицы…

В поэме « Мать» отразилась вся боль души известного поэта Сергея Острового от потери самого близкого и дорогого человека. Для каждого из нас мать – мама, мамочка, она - самая святая на свете.

Вот и сегодня наш урок посвящен взаимоотношениям матери и детей. А всегда ли вы – дети, готовы отдать все – ради них?

Исполнить их просьбу?

Сегодня на уроке – рассказ

« Телеграмма».

Тема урока: « Зарубки на сердце. »

(Запишем тему урока В ТЕТРАДЬ)

На уроке мы: 1) познакомимся с личностью писателя, историей создания рассказа;

2)Проанализируем идейно – художественное содержание произведения;

3) Выявим нравственные аспекты и постараемся раскрыть глубину и своеобразие внутренней жизни героев.

Предварительно проведем словарную работу.

Определим значения слов, необходимых для анализа рассказа.

Обратим внимание на экран и прочитаем значения слов:

(читают дети, ЗАПИШЕМ ЭТИ СЛОВА В ТЕТРАДЬ)

Какое слово употреблено в переносном значении?

Как бы вы определили значение слова согласно идеи рассказа?

(дети отвечают)

Согласно нашего рассказа это слово имеет следующее значение:

а) Зарубка в памяти (перен.: о том, что запомнилось крепко и надолго).

Как называются слова, имеющие переносное значение?

(метафора).

Эпиграфом к нашему уроку послужила цитата из рассказа

« Телеграмма». (читаю эпиграф, он на слайде). Слова Тихона, обращенные к Манюшке.

Как вы их понимаете? Кого из героев эти слова характеризуют?

(ответы учащихся).

Вывод: По ходу урока, мы еще раз убедимся, что все творчество писателя, посвящено нравственным аспектам и раскрытию внутреннего мира героев.

1) Слово учителя . Книги представляют собой образец яркой, образной русской речи, отражают жизненный опыт и мировоззрение писателя, влияют на читателя.

Как писатель очень своеобразен, самобытен. Рассказ

« Телеграмма» (1946 г) дает возможность выявить многообразие взаимосвязей основных компонентов текста: в композиции, в отборе и внутреннем сцеплении эпизодов, в сопоставлении характеров, в речи персонажей, в специфике деталей, интерьера и других художественных средств. Постижение авторской позиции – дело нелегкое, особенно если голос автора, как в « Телеграмме», почти не слышен. Наша задача на уроке – проникнуть, говоря словами, в « тайну личности» писателя, понять своеобразие его таланта – то, что принято называть творческой индивидуальностью.

Этот рассказ написан на основе подлинных событий. В деревне под Рязанью, в усадьбе известного в свое время гравера Пожалостина. Прообразами героев Катерины Петровны и Насти послужили реальные люди. Автор изменил только отчество матери, в жизни ее называли Катерина Ивановна.

А теперь переходим к анализу идейно – художественного содержания рассказа.

Понравился вам рассказ? Почему? Чем? (ответы учащихся).

2) Анализ рассказа в форме беседы.

а) Углубление восприятия произведения.

О чем этот рассказ?

(ответы учащихся)

Вывод: Действительно, основная тема произведения – взаимоотношения родителей и детей. Также в рассказе речь идет о милосердии, об ответственности за свои поступки.

Почему же рассказ назван « Телеграмма», если речь идет о взаимоотношениях матери и взрослой дочери?

В этом есть какая - то загадка.

Заглавие звучит интригующе: хочется поскорее узнать, о какой телеграмме идет речь. Возможно, название символично. Оно как предостережение. Телеграмма обычно несет что – то важное: радость или беду.

Как построен рассказ? На какие основные части вы его разделили?

Как вы их озаглавили? И какие эпиграфы подобрали?

1 – Мать. « Эх, горе ее горькое, страданье неписанное!»

2 – Дочь. « Эх ты, сорока!»

3 – Телеграмма. « За добро плати добром, не будь пустельгой» (на слайде).

Кроме этих трех частей в рассказе можно выделить еще одну часть, играющую важную роль в сюжете рассказа.

4 – часть – последняя в композиционном плане играет роль эпилога. Основное действие уже закончено: мать умерла и похоронена посторонними людьми, односельчанами; дочь не успела не только увидеться с ней, но и на похороны. Но автор оставляет надежду на то, что холод души ее растоплен слезами боли и раскаяния. Для Насти это тоже « зарубка на сердце». (говорю сама)

Учитель : Автор в « Телеграмме » как бы самоустраняется: он находится в позиции наблюдателя. Однако незримое его присутствие ощущается в каждом слове. Мы еще вернемся с вами к названию рассказа, а сейчас прочитаем описание природы.

Обратимся к тексту рассказа. Перечитаем его начало (от слов

« Октябрь был на редкость … до слов « Из них назойливо сыпался дождь»).

Вывод: Наблюдая за пейзажем, мы видим, что происходит постепенное усиление признаков осени (принцип градации), а у нас с вами нарастает чувство тревоги, ощущение близкой трагедии.

1)Анализ пейзажа, интерьера:

(Она настраивает читателя на определенный лад, подготавливает к восприятию произведения, создает тональность повествования и помогает увидеть внутренний мир героев).

Учитель: Пейзажную зарисовку пронизывает мысль об увядании, даже омертвении природы: октябрь - « на редкость холодный», ветлы – « облетевшие», « спутанная трава - полегла». (Спутанная, потому что высокая, некошеная, мокрая от дождя.)

- Связана ли пейзажная зарисовка с состоянием души Катерины Петровны?

« Над лугами тащились из – за реки (именно тащились, а не плыли), цепляясь за облетевшие ветлы, рыхлые тучи» (тучи идут низко; они как бы растворяются в пространстве, лишены очертаний). « Из них назойливо сыпался дождь» (не лил, а сыпался – дождь мелкий, словно песок, и сыпался беспрерывно, надоедливо, назойливо.)

Само время, кажется, замедлило свое течение

(тучи « тащились», « цеплялись», « дождь сыпался назойливо»), и вечно будет длиться этот нагоняющий тоску осенний месяц.

- Как соответствует безотрадная картина внутреннему состоянию Катерины Петровны?

Следуя традиции отечественной литературы, соотносит состояние природы с душевным состоянием человека. В природе, как и в жизни человеческой, наступает медленное увядание, нежелание « сдаваться» на милость зимних холодов и, наконец, сон, подобный смерти.

Ни в одной строчке. Оно скрыто в характере повествователя. Когда жизнь природы замерла, Катерине Петровне « стало еще труднее вставать по утрам » (значит, и без того было трудно.)

Прочитаем эпизод, начинающий со слов:

« Она задохнулась…»

- Какой отклик рождает пейзаж в душе Катерины Петровны?

(Она сочувствует звездам, старому клену, жалеет их. Время изменило и некогда молодой сад. О нем тоже мало заботятся.)

- А если исключить строки с описанием природы из повествования, изменится ли что – либо?

(Потеряется лиричность, душевный настрой, аналогия с душевным состоянием Катерины Петровны.)

- Что поняла героиня во время непосильной для нее прогулки?

(Она убедилась в том, что очень слаба и дни ее, вероятно, сочтены. И тогда она написала Насте письмо.)

Следующей деталью в раскрытии внутреннего мира героини является интерьер.

- Какие детали интерьера свидетельствуют о том, что жизнь замерла в старом доме?

Описание комнаты Катерины Петровны.

Дети: Жизнь героини - в далеком прошлом. Как приметы уходящей жизни, неухоженности, неуюта – пыльный дореволюционный журнал « Вестник Европы», пожелтевшие часики на столе, давно не чищенный самовар, потускневшие от времени картины, на которых ничего нельзя было разобрать,

« горький запах» нетопленных печей.

- Какие цвета преобладают в пейзаже и в интерьере?

(желтый, серый, черный; всюду неясность, расплывчатость)

- Как это соотносится с образом главной героини?

Вывод: Катерина Петровна живет воспоминаниями о прошлом. А в настоящем у нее нет никакой радости, только равнодушное ожидание смерти.

« … все обстоятельства, все подробности, сама обстановка деревенского дома и осени – все это было в полном соответствии с состоянием Катерины Петровны, с той тяжелой душевной драмой, какую она переживала в последние дни.»

- Попробуйте проследить за душевным состоянием героини.

(Надежда, тяжесть, разочарование, осознание одиночества, душевная боль.)

Вывод: За простой, внешне бесстрастной манерой повествования скрывается глубокое сострадание автора к одиноко доживающей свой век женщине.

1) Характеристика Катерины Петровны.

Учитель : Мы выяснили, что « мелодия прозы» способствует созданию образа пожилой одинокой женщины.

- Какие чувства вызывает у вас Катерина Петровна?

(ответы учащихся)

- Попробуем восстановить прошлое героини по ряду точных деталей.

Прошлое – в воспоминаниях Катерины Петровны: петербургская жизнь, « жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго ». Это была счастливая и насыщенная событиями жизнь, отсвет ее в эскизе к « Неизвестной» Крамского (подарок самого автора отцу героини).

Катерина Петровна живет воспоминаниями, они бы могли скрасить ее одиночество. Но и они тускнеют, как « потускнели от времени» картины на стенах.

(слайд с « Неизвестной»)

« сумрачно» не только в опустевших комнатах, но и в душе героини.)

- Что подчеркивает Паустовский во внешнем облике героини?

(Плохо видит, сгорбленная, маленькая.)

- Подберите синонимы к слову « маленькая» (беззащитная).

- Как относятся к Катерине Петровне окружающие?

(С уважением, заботясь о ней, оказывают посильную помощь.)

Учитель: Мы С ВАМИ пока ничего не знаем о дочери героини.

Как вы считаете, были ли у Насти серьезные причины, чтобы не приехать к матери? Почему и как пытается Катерина Петровна оправдать дочь?

Найдите строчки в тексте. (Катерина Петровна знала…)

Учитель: Завершающим аккордом первой части становится сообщение о том, что Катерина Петровна написала Насте письмо. Как вы думаете, почему она это сделала?

Послушаем, что же написала Катерина Петровна своей любимой дочери?

(Чтение письма ученицей.)

Учитель: « Ненаглядная моя!» - всю силу материнской любви вложила Катерина Петровна в эти слова, а в ответ?...

Учащиеся: Дочь чувствует лишь « смутное беспокойство». Насте не до матери – старушки и ее забот.

Учитель: Для чего понадобилось переносить действие рассказа в Ленинград, рисовать мастерскую скульптора, открытие выставки и пр.?

Учитель: Очевидно, без этих страниц повествование могло принять банальный характер об одинокой старушке и невнимательной дочери. Паустовский показывает, что Настя вовсе не бездушна: она сочувствует Тимофееву, тратит много времени на устройство его выставки. Как же могло случится, что заботящая о других Настя проявляет невнимание к родной матери?

Учитель : Оказывается, одно дело – увлекаться работой, делать ее от всего сердца, отдавать ей все силы, физические и душевные, а другое – помнить о близких своих, о матери – самом святом человеке на свете, не ограничиваясь только денежными переводами и короткими записками. Вот такого испытания на истинную человечность Настя не выдерживает. Она, конечно, очень занята на работе. Но в такой ли мере, чтобы не откликнуться на трагическое письмо матери и не поехать в деревню?

(Прочитаем отрывок из рассказа)

« Она подумала о переполненных поездах…»

Какую черту характера проявила Настя в данной ситуации?

Учитель: В сутолоке, в суете ленинградских дней Настя чувствует себя интересной и нужной людям, ею движет желание проявить активность своей натуры. Есть в Насте и эгоистическое чувство.

Вспомним: « На одной из площадок Настя достала зеркальце, напудрилась и усмехнулась, - сейчас она нравилась самой себе.»

Не присутствует ли доля эгоистического чувства даже в хлопотах о выставке Тимофеева?

Недаром же и на вернисаже говорят: « Этой выставкой мы целиком обязаны одной из рядовых сотрудниц Союза, нашей милой Анастасии Семеновне.» « Все зааплодировали. Аплодировали долго. Настя смутилась до слез».

Как бы там ни было, гармонии между заботами о « дальних» и любовью к самому близкому человеку Насте достигнуть не удалось. В этом трагизм ее положения, в этом причина чувства непоправимой вины, невыносимой тяжести, которое посещает ее после смерти матери, и, которое поселится в ее душе навсегда.

2. Характеристика Насти.

Учитель: Во второй части рассказа Паустовский резко меняет место действия: он переносит нас с вами в иной мир – мир большого города, где живет и работает дочь Катерины Петровны, Настя. Композиционный переход оправдан и внешним и внутренним сцеплением событий: нам давно уже хочется узнать, что же это за бессердечная Настя.

Для чего же он понадобился?

Обратимся к образу Насти.

1) Работа с портретом:

Художники звали ее Сольвейг за русые волосы и большие холодные глаза». Сольвейг – в переводе означает « Солнечный путь». Но авторское определение « холодные» контрастно этому имени. Солнце не может быть холодным. Глаза – зеркало души человека. Настя праздник устраивает, а « глаза холодные». Значит, и душа у нее черствая и холодная. Выставка предоставляла возможность самой Насте выдвинуться, стать значимой, прославиться.

- Почему Настя оказалась для окружающих

« незнакомкой»?

(Ее сущности не разглядел никто, кроме Гоголя, перед которым невозможно скрыть свое истинное лицо.)

Так звучит в рассказе тема воздействия искусства на человека. Искусство заставило Настю взглянуть на себя со стороны, задуматься над тем, что происходит.

2) Вспомним эпизоды, характеризующие отношения Насти

к художникам.

а) Настя в мастерской Тимофеева.

- Почему Настя вздрогнула, когда увидела скульптуру Гоголя?

Произошло то, что происходит в момент встречи человека с прекрасным. Героиня потрясена. « Насмешливо, зная ее насквозь, смотрел на нее остроносый человек. Настя видела, как на виске его бьется тонкая склеротическая жилка», « А письмо – то в сумочке нераспечатанное, - казалось, говорили сверлящие гоголевские глаза. – Эх ты, сорока! » В душе героини происходит

внезапный перелом в психологическом состоянии. Отступило суетное, сиюминутное – осталось главное: мать и ее одиночество.

Кропотливая работа художника увенчалась успехом: ему удалось передать в скульпторе тончайшие оттенки облика Николая Васильевича, так что «проступила душа». Что вы слышите в этих словах? Почему «СОРОКА»? (Трещотка, легкомысленная птица.)

- Как вы думаете, почему Настя так самоотверженно (« будем драться») помогает скульптору Тимофееву?

И как это сочетается с холодным безразличием к матери?

б) Выставка Тимофеева.

Устраивая выставку Тимофеева, Настя ходила к председателю Союза художников.

- Бездушна ли, по – вашему, Настя?

(Настя отнюдь не бездушна: она сочувствует Тимофееву, тратит много времени на устройство его выставки, и за всем этим она не успевала вспомнить о матери.)

- Вспоминала ли она о Катерине Петровне?

Найдите в тексте Настины слова и мысли, которые приводит повествователь, избегая всяких оценок.

(« Куда там сейчас ехать! Разве отсюда вырваться!» « Она подумала о переполненных поездах, пересадке на узкоколейку, тряской телеге, засохшем саде, неизбежных материнских слезах, о тягучей, ничем не скрашенной скуке сельских дней.»)

Ничего Настя не забыла. Сама структура предложения передает нежелание ехать. Даже упоминание о материнских слезах –

« неизбежных» - выдает Настино раздражение. Паустовский предостерегает нас от беспамятства и нелюбви, нас, забывающих в суете повседневности о главном.

- Вспомним эпизоды, рассказывающие о выставке Тимофеева.

1) Обсуждение выставки, где звучат похвалы Тимофееву и Насте.

2) Появление Даши с телеграммой.

3) Выступление Першина.

- Как Настя принимает телеграмму? Почему она ее скомкала и нахмурилась?

Спокойно. Она даже не поняла, о какой Кате идет речь.

Телеграмма, отправленная Насте, лаконична, кажется на нее невозможно не ответить. Но этого не происходит. Получение телеграммы – кульминационный центр рассказа. Что можете сказать?

- Почему Настя не открыла старому художнику правду?

(Ей было стыдно признаться в том, что в это время, когда она наслаждается похвалой, у нее умирает мать.)

3) Чтение и анализ эпизода « Настя под « хмурым небом».

Какой вывод можно сделать из прочитанного?

Этот внутренний монолог героини – кульминация центральной части рассказа. Героиня переживает душевный кризис. Ее горькие слезы – это слезы очищенья. Но с просветлением души пришло и твердое понимание: « Поздно! Маму я больше не увижу». Новым смыслом наполнилось для Насти и письмо матери, и трогательное обращение

« ненаглядная моя!» и по – детски милое « мама», впервые произнесенное ею за последние годы, мы готовы простить все Насте за ее раскаяние.

-Успела ли Настя приехать к живой Матери?

(Поняв, что дочь опять осталась глуха, мать перестает ждать и - умирает.)

Не дождалась старушка дочери. Но односельчане проводили Катерину Петровну в последний путь по – человечески. Их доброта словно примирила мир природы с миром людей.

Найдите в тексте отрывок, который свидетельствует этому?

Чтение эпизода: « День побелел, и небо было сухое, светлое, но серое, будто над головой протянули вымытую, подмерзшую холстину. Дали над рекой стояли сизые. От них тянуло острым и веселым запахом снега. Впервые в пейзаже появляются не мрачные, а светлые, живые штрихи.)

4) Сопоставление Насти и молоденькой учительницы.

Есть в рассказе еще одна девушка – молоденькая учительница, недавно приехавшая в деревню.

-Как вы думаете, для чего нужно было Паустовскому вводить в рассказ этот образ? (ответы учащихся)

Учитель: Вероятно, смерть старой одинокой женщины, по сути брошенной своей дочерью, послужит для нее уроком: ведь в областном городе у нее осталась мать – « вот такая же маленькая, вечно взволнованная заботами о дочери и такая же совершенно седая». Недаром учительница провожает гроб с телом до могилы, кланяется и целует Катерину Петровну в руку…

(Душевная чуткость учительницы контрастна Настиной глухоте, Настиному « недочувствию».)

5) Работа над эпиграфом к уроку.

Обратимся еще раз к эпиграфу нашего урока.

В качестве эпиграфа мы выбрали слова Тихона, сказанные Манюшке. Как вы думаете, почему они сказаны именно ей?

« Не будь пустельгой,» - говорит Тихон Манюшке, но ситуация и интонация произнесения этих слов позволяет предположить, что Тихон считает таковой именно Настю.

(Это напутствие пожилого человека девочке: она тоже дочь. Но это совет, предназначенный и Насте.)

Дети: « … не будь пустельгой» - значит не будь пустым человеком, научись отделять главное от второстепенного.

« Чти отца своего и матерь твою, да благо ти буде, и долголетен будешь на земле» (пятая заповедь Божия).

- Нарушает ли ее Настя? (ответы учащихся)

Очень просто сказал об этом поэт Валентин Берестов:

Любили тебя без особых причин

За то, что ты – внук,

За то, что ты – сын, За то, что малыш,

За то, что растешь,

За то, что на папу и маму похож.

И эта любовь до конца твоих дней

Останется тайной опорой твоей.

Вот эту – то опору в жизни и потеряла Настя.

- Какие факты свидетельствуют о том, что совесть у Насти все же пробудилась?

Дети: « Бросив все, она наконец – то поехала к матери: « проплакала всю ночь, пока за окнами не засинел мутный и тяжелый (как на душе у Насти) рассвет», уехала « крадучись»

(стыдно перед людьми.) И не зря ей казалось, что никто, кроме матери, « не мог снять с нее непоправимой вины, невыносимой тяжести.»

Учитель: Вернемся к названию рассказа.

Телеграммы посылают в исключительных ситуациях, когда сообщение нужно передать немедленно. С телеграммой связано чувство тревоги, ожидание беды. В рассказе обе телеграммы отправлены Тихоном, который любит, жалеет Катерину Петровну, пытается поддержать ее в одиночестве, старости.

Обе телеграммы до конца не выполняют своего назначения: Катерина Петровна догадывается, кто составил телеграмму: Настя не успевает повидаться с матерью, попросить у нее прощенья.

Не забывайте о самых близких, самых родных, которые так нуждаются в вас, а то может оказаться поздно.

« Будь человеком,» - говорит. – За добро плати добром.

Наш урок подошел к концу, но беседы о добре, о взаимоотношениях детей и их родителей, о справедливости будут продолжаться. Я думаю, что совет, который принадлежит в рассказе Манюшке, пригодиться и вам. Запомните его на всю жизнь, ребята.

Мы с вами познакомились с произведением, сумели понять нравственные аспекты рассказа. Выразили свое отношение к поступкам и поведению героев. Правильно оценили внутренний мир героев. Вашу работу на уроке можно оценить следующими оценками:

Ване «5» и т. д.

Утро. Осень метет. Жмутся к небу озябшие птицы.

Ты все смотришь в окно. Ты все смотришь и смотришь в окно.

Хоть бы скрипнула дверь. Хоть бы вздрогнули вдруг половицы.

Будут годы идти. Будут яблоки падать в траву.

Будет солнце всходить. Будут реки врываться в пустыню.

Будут плыть корабли в белизну марсианских морей.

Домашнее задание: расскажите о способах характеристики Насти (письменно); подготовьтесь к конкурсному художественному пересказу одного из эпизодов текста;

расскажите, какие «зарубки на сердце» оставил у вас этот рассказ (задания по выбору в соответствии с интересами и желанием) ; мини - сочинение « Поступок, за который я себя осуждаю».

(без объявления включаем песню И. Саруханова « Дорогие мои, старики »)

К. Г. Паустовский – самобытный художник слова. Все его мысли, образы, вечные проблемы человечества передаются через образы природы. К большому сожалению, писатель этот, как, впрочем, и М. М. Пришвин, высоко не оценивается литературоведами, в то время, как их произведениями зачитываются многие. Их рассказы всегда считали сугубо детскими, иногда даже не зная о том, что у этих писателей есть множество других талантливых работ. Таких, что даже взрослый человек может поразиться глубине и простоте выражения мысли в решении сложных проблем, в описании простой, казалось бы, ситуации как большой истории жизни.

Таков рассказ К. Г. Паустовского «Зарубки на сердце». Начинается он весьма полезными наблюдениями самого писателя, которые вполне могут стать руководством по написанию художественных произведений, и не только для начинающих писателей. Эти советы очень ценны и полезны.

Писатель на примере создания рассказа «Телеграмма» демонстрирует применение этих писательских принципов. Так и получился рассказ «Зарубки на сердце». Он ведется от первого лица, как большинство рассказов Паустовского. Рассказчик поселился в имении известного в свое время гравера Пожалостина. Там же доживала свой век дочь гравера Катерина Ивановна – «дряхлая ласковая старушка». Ее единственная дочь Настя жила в Ленинграде, совсем позабыла о матери и лишь раз в два месяца присылала ей деньги.

Дом Катерины Ивановны был очень старый, с почерневшими бревенчатыми стенами. Но это было в той половине дома, где поселился рассказчик. А чтобы попасть к Катерине Ивановне, надо было пройти через пустые сени и несколько комнат со скрипучими пыльными половицами.

Это был типичный старый русский дом, с множеством комнат, сенями. И не хотела хозяйка перестилать полы, видимо оттого, что не хотела отпускать от себя свое прошлое, когда дом еще не был так пуст и тих, как сейчас. Сзади дома был большой, серый, озябший сад.

Все в доме напоминало старые времена, возвращало с легкостью в них. Даже банальная «старая керосиновая лампа с абажуром в виде тюльпана из матового стекла», которую рассказчик должен был зажигать каждый вечер.

Автор очень полюбил этот большой дом. Полюбил за его угрюмость и тишину, за постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах: «Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза».

Паустовский нашел в доме очень много вещей, показавшихся ему смешными. Например, медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках «Париж», запыленный букетик камелий, сделанный из воска, который висел на огромном заржавленном костыле, круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки, три календаря с именами известных придворных дам. Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Видимо, героиня не хотела расставаться с воспоминаниями – поэтому дом был полон старыми и давно, казалось бы, ненужными вещами.

Писатель использует уменьшительно-ласкательные слова в применении к дому и к самой Катерине Ивановне. Она, чувствуя, что дни ее сочтены, просит рассказчика отвести ее в сад, где она не была уже с самой весны. Там героиня еще девушкой читала Тургенева, и сама посадила кое-какие деревья. Она «надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка».

Вся обстановка дома, погода, сложившиеся обстоятельства, каждая мелочь, как замечает рассказчик, - все это соответствовало состоянию Катерины Ивановны, той тяжелой душевной драме, какую она переживала в последние свои дни.

Теплая ностальгия пронизывает весь огромный дом, в котором жила эта маленькая старушка. Он напоминал ей о молодости, об отце, дочери. Смерть Катерины Ивановны – смерть и дома, который без нее, пожалуй, долго не просуществует.

Мастерство К. Г. Паустовского выделяется среди талантов других писателей. За долгое время в нашей стране не появилось подобных писателей. После его рассказов хочется жить, хотя они зачастую и очень тяжелы в эмоциональном плане.

Виктор Васильев

Детство, прошедшее в оккупации, в фашистских концлагерях… Никогда не затихнет боль от тех переживаний, что принесла война. Детская память имеет свойство не тускнеть с годами, а все ярче выкристаллизовываться в обостренное чувство сопричастности к историческим событиям прошлого. Все больше понимаешь с высоты прожитых лет, что надо нашим внукам и правнукам знать, какая это была война, какой ценой добывалась победа, какие несказанные муки выпали на долю их дедов и прадедов. Чтобы не пропали, не исказились уроки прошлого и никогда бы не повторилась мировая война. Главное – успеть передать свой опыт и знания нашим потомкам, как бы ни было больно все вспоминать. Ведь так мало уже нас осталось – живых свидетелей той страшной войны! В моей повести нет ссылок на документы, нет текстов приказов гитлеровцев и сводок Советского информбюро, нет обзорного анализа событий тех дней. Документальность ее заключается в том, что в ней собраны мои личные наблюдения, раздумья и переживания тех мальчишеских лет. Лишь то, что я сам видел, слышал и чувствовал, что сохранила моя память зарубками на сердце. Здесь нет ни одного вымышленного имени или события. Только для чувств и переживаний детских лет теперь найдены, как мне кажется, точные слова и определения. Как бы репортаж глазами мальчишки из того далекого прошлого. Как бы приглашение читателю вместе с мальчиком заново пережить те страшные эпизоды войны.

Повесть, конечно же, о Великой Отечественной войне, о борьбе за выживание в оккупации и в концлагерях. Однако мне показалось целесообразным в первых двух главах отразить беззаботное предвоенное детство. Несмотря на скудость питания, подчас плохую одежду и обувь, во дворах со сверстниками мы много играли и крепко дружили, никому не завидовали. Мы пели много-много прекрасных песен. Мы гордились своей страной, Красной армией, были патриотами и считали себя счастливыми.

А в годы тяжких испытаний эта мирная жизнь была для нас мечтой и отрадой, придавала нам сил в минуты отчаяния. Ведь надо было не просто выстоять, выжить любой ценой, но еще надо было сохранить в себе человека – не пойти на поклон к фашисту, не сподличать, не предать. Это касалось не только женщин и стариков, но и нас, малолеток.

Надеюсь, что повесть может быть интересна как школьникам средних и старших классов, так и взрослым читателям.

О Великой Отечественной войне написаны горы книг: о сражениях на фронтах, о партизанском движении, о героизме людей в тылу, о мужестве и предательстве. Виктор Николаевич обратился к иной теме – жизни и борьбе с врагом за выживание детей, женщин, стариков на оккупированной немцами территории. Этот пласт литературы долгое время не был востребован. И вот Виктор Васильев в новой документальной повести «Зарубки на сердце» знакомит читателя с этой страницей войны. Да, жестокие годы оставили много таких зарубок. Что могли дети, старики и женщины, оставленные под немецкой оккупацией, противопоставить бесчинствующим фашистам? Главное – сберечь в этой мерзкой жизни себя, своих близких, выжить и еще раз выжить. И помочь тем, кто нуждался в такой помощи. Старшие молились в надежде обрести спасение у Бога. А враг? Ему сжечь дом, расстрелять на глазах дочери ее мать, оставить жителей деревни без кур, поросят и всякой живности, заставить людей голодать – лишь забава, удовольствие. Кровь стынет в жилах, когда читаешь эти строки!

Еще более опасной и полной лишений стала жизнь героев повести в эстонском концлагере, куда немцы отправили жителей сожженных деревень. Автор с горькой правдой, порой беспощадно, с присущей ему художественной убедительностью рассказывает о сверхтяжелой доле тех, кто был размещен в лагере.

С большой надеждой ждали узники прихода Красной армии и освобождения от рабства. Канонада советских орудий слышалась все ближе и ближе. Все чаще появлялись наши самолеты в небе над Эстонией и Латвией. И вот она – долгожданная свобода! Но…

Известно: тогда наша власть не питала любви к узникам немецких концлагерей. Их надо было еще проверять: не предатели ли они?

Эта повесть – документ нашей истории, той ее страницы, в которую так много вместилось: и мужество, и борьба, и участие, и жертвы, и все, что есть доброго и благородного в русском человеке. Надеюсь, что повесть сыграет положительную роль в художественном, идейно-нравственном и гражданско-патриотическом воспитании читателей, прежде всего – молодежи.

Редактор Вячеслав Булгаков, кандидат исторических наук, член Союза писателей России

НАШЕСТВИЕ

В ВОЗДУХЕ ПАХНЕТ ГРОЗОЙ

СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Старосиверская – окраина поселка Сиверский Ленинградской области, 26 сентября 1939 года. Мне исполнилось шесть лет. Я принимаю подарки. Стою перед зеркалом. На мне новенький матросский темно-синий костюмчик и бескозырка. На черных лентах – золотые якоря, на бескозырке крупно написано слово «герой». Рядом со мной стоят мама, бабушка и четырехлетняя сестренка Тоня. Папы сегодня нет. Он работает через день пожарным в Ленинграде и приедет только завтра. Этот костюмчик мне очень нравится, особенно бескозырка. Я верчусь перед зеркалом под одобрительным взглядом бабушки и завистливым взглядом сестренки.

– Дай, дай мне помелить! – картавит Тоня и сдергивает с меня бескозырку. Она ей велика и проваливается ниже бровей. Видны только щелочки довольных, смеющихся глаз.

Сейчас придут гости с подарками. На столе уже стоят чашки с блюдцами, сахарница, тарелка с печеньем, блюдце с конфетами в фантиках и стеклянная банка с брусничным вареньем. Стол дощатый, узкий, покрытый клеенкой, по бокам – две скамейки. Первой появляется моя ровесница Райка, наша соседка по дому. Ее папа – командир Красной армии, мама – важная дама в сережках и кольцах. Они занимают переднюю часть нашего казенного дома с двумя комнатами и отдельным входом через веранду. С моими и с Колькиными родителями они не знаются. Но Райке иногда разрешают играть с нами. У Райки красивые темные волосы рассыпаны по плечам. Розовое платье, новые белые башмачки. Она принесла в подарок два соевых батончика, протянула мне:

«На!» – и полезла за стол.

– Раечка, – сказала мама, – подожди немного, еще не все гости собрались.

К. Г. Паустовский – самобытный художник слова. Все его мысли, образы, вечные проблемы человечества передаются через образы природы. К большому сожалению, писатель этот, как, впрочем, и М. М. Пришвин, высоко не оценивается литературоведами, в то время, как их произведениями зачитываются многие. Их рассказы всегда считали сугубо детскими, иногда даже не зная о том, что у этих писателей есть множество других талантливых работ. Таких, что даже взрослый человек может поразиться глубине и простоте выражения мысли в решении сложных проблем, в описании простой, казалось бы, ситуации как большой истории жизни.

Таков рассказ К. Г. Паустовского «Зарубки на сердце». Начинается он весьма полезными наблюдениями самого писателя, которые вполне могут стать руководством по написанию художественных произведений, и не только для начинающих писателей. Эти советы очень ценны и полезны.

Писатель на примере создания рассказа «Телеграмма» демонстрирует применение этих писательских принципов. Так и получился рассказ «Зарубки на сердце». Он ведется от первого лица, как большинство рассказов Паустовского. Рассказчик поселился в имении известного в свое время гравера Пожалостина. Там же доживала свой век дочь гравера Катерина Ивановна – «дряхлая ласковая старушка». Ее единственная дочь Настя жила в Ленинграде, совсем позабыла о матери и лишь раз в два месяца присылала ей деньги.

Дом Катерины Ивановны был очень старый, с почерневшими бревенчатыми стенами. Но это было в той половине дома, где поселился рассказчик. А чтобы попасть к Катерине Ивановне, надо было пройти через пустые сени и несколько комнат со скрипучими пыльными половицами.
Это был типичный старый русский дом, с множеством комнат, сенями. И не хотела хозяйка перестилать полы, видимо оттого, что не хотела отпускать от себя свое прошлое, когда дом еще не был так пуст и тих, как сейчас. Сзади дома был большой, серый, озябший сад.
Все в доме напоминало старые времена, возвращало с легкостью в них. Даже банальная «старая керосиновая лампа с абажуром в виде тюльпана из матового стекла», которую рассказчик должен был зажигать каждый вечер.

Автор очень полюбил этот большой дом. Полюбил за его угрюмость и тишину, за постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах: «Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза».

Паустовский нашел в доме очень много вещей, показавшихся ему смешными. Например, медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках «Париж», запыленный букетик камелий, сделанный из воска, который висел на огромном заржавленном костыле, круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки, три календаря с именами известных придворных дам. Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Видимо, героиня не хотела расставаться с воспоминаниями – поэтому дом был полон старыми и давно, казалось бы, ненужными вещами.

Писатель использует уменьшительно-ласкательные слова в применении к дому и к самой Катерине Ивановне. Она, чувствуя, что дни ее сочтены, просит рассказчика отвести ее в сад, где она не была уже с самой весны. Там героиня еще девушкой читала Тургенева, и сама посадила кое-какие деревья. Она «надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка».
Вся обстановка дома, погода, сложившиеся обстоятельства, каждая мелочь, как замечает рассказчик, - все это соответствовало состоянию Катерины Ивановны, той тяжелой душевной драме, какую она переживала в последние свои дни.

Теплая ностальгия пронизывает весь огромный дом, в котором жила эта маленькая старушка. Он напоминал ей о молодости, об отце, дочери. Смерть Катерины Ивановны – смерть и дома, который без нее, пожалуй, долго не просуществует.

Мастерство К. Г. Паустовского выделяется среди талантов других писателей. За долгое время в нашей стране не появилось подобных писателей. После его рассказов хочется жить, хотя они зачастую и очень тяжелы в эмоциональном плане.

Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели.
Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора.
Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.
По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи перестали гонять в луга стадо.

Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало ещё труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленых печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась тёмная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта — портрет ее отца, а вот эта — маленькая, в золотой раме — подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной». Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом — известным художником.

В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село, жил на покое и занимался садом. Писать он уже не мог: дрожала рука, да и зрение ослабло, часто болели глаза.

Дом был, как говорила Катерина Петровна, «мемориальный». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрёт она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала. А в селе — называлось оно Заборье — никого не было, с кем бы можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни, о том лете, когда Катерина Петровна жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго.

Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, — девчонке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды из колодца, подмести полы, поставить самовар.

Катерина Петровна дарила Манюшке за услуги сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусную чёрную шляпу.
— На что это мне? — хрипло спрашивала Манюшка и шмыгала носом. — Тряпичница я, что ли?
— А ты продай, милая, — шептала Катерина Петровна. Вот уже год, как она ослабела и не могла говорить громко. — Ты продай.
— Сдам в утиль, — решала Манюшка, забирала все и уходила.

Изредка заходил сторож при пожарном сарае — Тихон, тощий, рыжий. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.
Тихон был тогда мальчишкой, но почтение к старому художнику сберёг на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко вздыхал:
— Работа натуральная!

Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, но все же помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:
— Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

Катерина Петровна молчала, сидя на диване — сгорбленная, маленькая, — и всё перебирала какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле. Тихон долго сморкался, топтался у порога.
— Ну что ж, — говорил он, не дождавшись ответа. — Я, пожалуй, пойду, Катерина Петровна.
— Иди, Тиша, — шептала Катерина Петровна. — Иди, Бог с тобой!

Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья. Керосиновый ночник вздрагивал на столе. Он был, казалось, единственным живым существом в покинутом доме, — без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.

Ночи были уже долгие, тяжёлые, как бессонница. Рассвет все больше медлил, все запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам ещё с прошлого года лежали поверх ваты когда-то жёлтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья.

Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.
Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до нее, старухи. У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, своё счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краешке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца весёлый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей. Он осторожно придерживал Катерину Петровну за руку, когда она расписывалась, чтобы не расписалась там, где не надо.
Василий уходил, а Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо.
Катерина Петровна осторожно перебирала пухлые бумажки. От старости она забывала, что деньги эти вовсе не те, какие были в руках у Насти, и ей казалось, что от денег пахнет Настиными духами.

Как-то в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада.
Катерина Петровна забеспокоилась, долго обвязывала голову тёплым платком, надела старый салоп, впервые за этот год вышла из дому. Шла она медленно, ощупью. От холодного воздуха разболелась голова. Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю. Палые листья мешали идти.
Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:
— Кто стучит?
Но за забором никто не ответил.
— Должно быть, почудилось, — сказала Катерина Петровна и побрела назад.
Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клён. Его она посадила давно, ещё девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи.

Катерина Петровна пожалела клён, потрогала шершавый ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.
«Ненаглядная моя, — писала Катерина Петровна. — Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, — смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет — совсем уж не тот, — да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Манюшка, шмыгая носом, отнесла это письмо на почту, долго засовывала его в почтовый ящик и заглядывала внутрь, — что там? Но внутри ничего не было видно — одна жестяная пустота.

Настя работала секретарём в Союзе художников. Работы было много, Устройство выставок, конкурсов — все это проходило через ее руки.
Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. Она спрятала его в сумочку, не читая, — решила прочесть после работы. Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет — значит, жива. Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

После работы Насте надо было пойти в мастерскую молодого скульптора Тимофеева, посмотреть, как он живет, чтобы доложить об этом правлению Союза. Тимофеев жаловался на холод в мастерской и вообще на то, что его затирают и не дают развернуться.
На одной из площадок Настя достала зеркальце, напудрилась и усмехнулась, — сейчас она нравилась самой себе. Художники звали ее Сольвейг за русые волосы и большие холодные глаза.
Открыл сам Тимофеев — маленький, решительный, злой. Он был в пальто. Шею он замотал огромным шарфом, а на его ногах Настя заметила дамские фетровые боты.
— Не раздевайтесь, — буркнул Тимофеев. — А то замерзнете. Прошу!
Он провел Настю по темному коридору, поднялся вверх на несколько ступеней и открыл узкую дверь в мастерскую.

Из мастерской пахнуло чадом. На полу около бочки с мокрой глиной горела керосинка. На станках стояли скульптуры, закрытые сырыми тряпками. За широким окном косо летел снег, заносил туманом Неву, таял в ее темной воде. Ветер посвистывал в рамках и шевелил на полу старые газеты.
— Боже мой, какой холод! — сказала Настя, и ей показалось, что в мастерской ещё холоднее от белых мраморных барельефов, в беспорядке развешанных по стенам.
— Вот, полюбуйтесь! — сказал Тимофеев, пододвигая Насте испачканное глиной кресло. — Непонятно, как я еще не издох в этой берлоге. А у Першина в мастерской от калориферов дует теплом, как из Сахары.
— Вы не любите Першина? — осторожно спросила Настя.
— Выскочка! — сердито сказал Тимофеев. — Ремесленник! У его фигур не плечи, а вешалки для пальто. Его колхозница — каменная баба в подоткнутом фартуке. Его рабочий похож на неандертальского человека. Лепит деревянной лопатой. А хитер, милая моя, хитёр, как кардинал!
— Покажите мне вашего Гоголя, — попросила Настя, чтобы переменить разговор.
— Перейдите! — угрюмо приказал скульптор. — Да нет, не туда! Вон в тот угол. Так!
Он снял с одной из фигур мокрые тряпки, придирчиво осмотрел ее со всех сторон, присел на корточки около керосинки, грея руки, и сказал:
— Ну вот он, Николай Васильевич! Теперь прошу!

Настя вздрогнула. Насмешливо, зная ее насквозь, смотрел на нее остроносый сутулый человек. Настя видела, как на его виске бьётся тонкая склеротическая жилка.
«А письмо-то в сумочке нераспечатанное, — казалось, говорили сверлящие гоголевские глаза. — Эх ты, сорока!»
— Ну что? — опросил Тимофеев. — Серьезный дядя, да?
— Замечательно! — с трудом ответила Настя. — Это действительно превосходно.
Тимофеев горько засмеялся.
— Превосходно, — повторил он. — Все говорят: превосходно. И Першин, и Матьяш, и всякие знатоки из всяких комитетов. А толку что? Здесь — превосходно, а там, где решается моя судьба как скульптора, там тот же Першин только неопределённо хмыкнет — и готово. А Першин хмыкнул — значит, конец!… Ночи не спишь! — крикнул Тимофеев и забегал по мастерской, топая ботами. — Ревматизм в руках от мокрой глины. Три года читаешь каждое слово о Гоголе. Свиные рыла снятся!

Тимофеев поднял со стола груду книг, потряс ими в воздухе и с силой швырнул обратно. Со стола полетела гипсовая пыль.
— Это все о Гоголе! — сказал он и вдруг успокоился. — Что? Я, кажется, вас напугал? Простите, милая, но, ей-богу, я готов драться.
— Ну что ж, будем драться вместе, — сказал Настя и встала.
Тимофеев крепко пожал ей руку, и она ушла с твердым решением вырвать во что бы то ни стало этого талантливого человека из безвестности.

Настя вернулась в Союз художников, прошла к председателю и долго говорила с ним, горячилась, доказывала, что нужно сейчас же устроить выставку работ Тимофеева. Председатель постукивал карандашом по столу, что-то долго прикидывал и в конце концов согласился.

Настя вернулась домой, в свою старинную комнату на Мойке, с лепным золочёным потолком, и только там прочла письмо Катерины Петровны.
— Куда там сейчас ехать! — сказала она и встала. — Разве отсюда вырвешься!
Она подумала о переполненных поездах, пересадке на узкоколейку, тряской телеге, засохшем саде, неизбежных материнских слезах, о тягучей, ничем не скрашенной скуке сельских дней — и положила письмо в ящик письменного стола.

Две недели Настя возилась с устройством выставки Тимофеева.

Несколько раз за это время она ссорилась и мирилась с неуживчивым скульптором. Тимофеев отправлял на выставку свои работы с таким видом, будто обрекал их на уничтожение.
— Ни черта у вас не получится, дорогая моя, — со злорадством говорил он Насте, будто она устраивала не его, а свою выставку. — Зря я только трачу время, честное слово.

Настя сначала приходила в отчаяние и обижалась, пока не поняла, что все эти капризы от уязвленной гордости, что они наигранны и в глубине души Тимофеев очень рад своей будущей выставке.

Выставка открылась вечером. Тимофеев злился и говорил, что нельзя смотреть скульптуру при электричестве.
— Мертвый свет! — ворчал он. — Убийственная скука! Керосин и то лучше.
— Какой же свет вам нужен, невозможный вы тип? — вспылила Настя.
— Свечи нужны! Свечи! — страдальчески закричал Тимофеев. — Как же можно Гоголя ставить под электрическую лампу. Абсурд!

Нa открытии были скульпторы, художники. Непосвящённый, услышав разговоры скульпторов, не всегда мог бы догадаться, хвалят ли они работы Тимофеева или ругают. Но Тимофеев понимал, что выставка удалась.

Седой вспыльчивый художник подошёл к Насте и похлопал ее по руке:
— Благодарю. Слышал, что это вы извлекли Тимофеева на свет божий. Прекрасно сделали. А то у нас, знаете ли, много болтающих о внимании к художнику, о заботе и чуткости, а как дойдёт до дела, так натыкаешься на пустые глаза. Ещё раз благодарю!

Началось обсуждение. Говорили много, хвалили, горячились, и мысль, брошенная старым художником о внимании к человеку, к молодому незаслуженно забытому скульптору, повторялась в каждой речи.
Тимофеев сидел нахохлившись, рассматривал паркет, но все же искоса поглядывал на выступающих, не зная, можно ли им верить или пока ещё рано.

В дверях появилась курьерша из Союза — добрая и бестолковая Даша. Она делала Насте какие-то знаки. Настя подошла к ней, и Даша, ухмыляясь, подала ей телеграмму.
Настя вернулась на свое место, незаметно вскрыла телеграмму, прочла и ничего не поняла:
«Катя помирает. Тихон».
«Какая Катя? — растерянно подумала Настя. — Какой Тихон? Должно быть, это не мне».
Она посмотрела на адрес: нет, телеграмма была ей. Тогда только она заметила тонкие печатные буквы на бумажной ленте: «Заборье».
Настя скомкала телеграмму и нахмурилась. Выступал Першин.

— В наши дни, — говорил он, покачиваясь и придерживая очки, — забота о человеке становится той прекрасной реальностью, которая помогает нам расти и работать. Я счастлив отметить в нашей среде, в среде скульпторов и художников, проявление этой заботы. Я говорю о выставке работ товарища Тимофеева. Этой выставкой мы целиком обязаны — да не в обиду будет сказано нашему руководству — одной из рядовых сотрудниц Союза, нашей милой Анастасии Семёновне.

Першин поклонился Насте, и все зааплодировали. Аплодировали долго. Настя смутилась до слез.
Кто-то тронул ее сзади за руку. Это был старый вспыльчивый художник.
— Что? — спросил он шепотом и показал глазами на скомканную в руке Насти телеграмму. — Ничего неприятного?
— Нет, — ответила Настя. — Это так… От одной знакомой…
— Ага! — пробормотал старик и снова стал слушать Першина.

Все смотрели на Першина, но чей-то взгляд, тяжёлый и пронзительный, Настя все время чувствовала на себе и боялась поднять голову. «Кто бы это мог быть? — подумала она. — Неужели кто-нибудь догадался? Как глупо. Опять расходились нервы».

Она с усилием подняла глаза и тотчас отвела их: Гоголь смотрел на нее, усмехаясь. На его виске как будто тяжело билась тонкая склеротическая жилка. Насте показалось, что Гоголь тихо сказал сквозь стиснутые зубы: — «Эх, ты!»
Настя быстро встала, вышла, торопливо оделась внизу и выбежала на улицу.

Валил водянистый снег. На Исаакиевском соборе выступила серая изморозь. Хмурое небо все ниже опускалось на город, на Настю, на Неву.
«Ненаглядная моя, — вспомнила Настя недавнее письмо. — Ненаглядная!»
Настя села на скамейку в сквере около Адмиралтейства и горько заплакала. Снег таял на лице, смешивался со слезами.
Настя вздрогнула от холода и вдруг поняла, что никто ее так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье.
«Поздно! Маму я уже не увижу», — сказала она про себя и вспомнила, что за последний год она впервые произнесла это детское милое слово — «мама».
Она вскочила, быстро пошла против снега, хлеставшего в лицо.
«Что ж что, мама? Что? — думала она, ничего не видя. — Мама! Как же это могло так случиться? Ведь никого же у меня в жизни нет. Нет и не будет роднее. Лишь бы успеть, лишь бы она увидела меня, лишь бы простила».
Настя вышла на Невский проспект, к городской станции железных дорог.

Она опоздала. Билетов уже не было.
Настя стояла около кассы, губы у нее дрожали, она не могла говорить, чувствуя, что от первого же сказанного слова она расплачется навзрыд.
Пожилая кассирша в очках выглянула в окошко.
— Что с вами, гражданка? — недовольно спросила она.
— Ничего, — ответила Настя. — У меня мама…
Настя повернулась и быстро пошла к выходу.
— Куда вы? — крикнула кассирша. — Сразу надо было сказать. Подождите минутку.

В тот же вечер Настя уехала. Всю дорогу ей казалось, что «Красная стрела» едва тащится, тогда как поезд стремительно мчался сквозь ночные леса, обдавая их паром и оглашая протяжным предостерегающим криком.

…Тихон пришёл на почту, пошептался с почтарем Василием, взял у него телеграфный бланк, повертел его и долго, вытирая рукавом усы, что-то писал на бланке корявыми буквами. Потом осторожно сложил бланк, засунул в шапку и поплелся к Катерине Петровне.
Катерина Петровна не вставала уже десятый день. Ничего не болело, но обморочная слабость давила на грудь, на голову, на ноги, и трудно было вздохнуть.
Манюшка шестые сутки не отходила от Катерины Петровны. Ночью она, не раздеваясь, спала на продавленном диване. Иногда Манюшке казалось, что Катерина Петровна уже не дышит. Тогда она начинала испуганно хныкать и звала: живая?
Катерина Петровна шевелила рукой под одеялом, и Манюшка успокаивалась.

В комнатах с самого утра стояла по углам ноябрьская темнота, но было тепло. Манюшка топила печку. Когда весёлый огонь освещал бревенчатые стены, Катерина Петровна осторожно вздыхала — от огня комната делалась уютной, обжитой, какой она была давным-давно, ещё при Насте. Катерина Петровна закрывала глаза, и из них выкатывалась и скользила по желтому виску, запутывалась в седых волосах одна-единственная слезинка.

Пришел Тихон. Он кашлял, сморкался и, видимо, был взволнован.
— Что, Тиша? — бессильно спросила Катерина Петровна.
— Похолодало, Катерина Петровна! — бодро сказал Тихон и с беспокойством посмотрел на свою шапку. — Снег скоро выпадет. Оно к лучшему. Дорогу морозцем собьет — значит, и ей будет способнее ехать.
— Кому? — Катерина Петровна открыла глаза и сухой рукой начала судорожно гладить одеяло.
— Да кому же другому, как не Настасье Семёновне, — ответил Тихон, криво ухмыляясь, и вытащил из шапки телеграмму. — Кому, как не ей.
Катерина Петровна хотела подняться, но не смогла, снова упала на подушку.
— Вот! — сказал Тихон, осторожно развернул телеграмму и протянул ее Катерине Петровне.
Но Катерина Петровна ее не взяла, а все так же умоляюще смотрела на Тихона.
— Прочти, — сказала Манюшка хрипло. — Бабка уже читать не умеет. У нее слабость в глазах.
[В автобиографии К.Г.Паустовского: в 1915 году на разных фронтах в один день погибли два его старших брата. У него осталась только больная, почти ничего не видевшая сестра.]
Тихон испуганно огляделся, поправил ворот, пригладил рыжие редкие волосы и глухим, неуверенным голосом прочел: «Дожидайтесь, выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя».

— Не надо, Тиша! — тихо сказала Катерина Петровна. — Не надо, милый. Бог с тобой. Спасибо тебе за доброе слово, за ласку.
Катерина Петровна с трудом отвернулась к стене, потом как будто уснула.

Тихон сидел в холодной прихожей на лавочке, курил, опустив голову, сплёвывал и вздыхал, пока не вышла Манюшка и не поманила в комнату Катерины Петровны.
Тихон вошёл на цыпочках и всей пятернёй отёр лицо. Катерина Петровна лежала бледная, маленькая, как будто безмятежно уснувшая.

— Не дождалась, — пробормотал Тихон. — Эх, горе ее горькое, страданье неписаное! А ты смотри, дура, — сказал он сердито Манюшке, — за добро плати добром, не будь пустельгой… Сиди здесь, а я сбегаю в сельсовет, доложу.

Он ушел, а Манюшка сидела на табурете, подобрав колени, тряслась и смотрела не отрываясь на Катерину Петровну.

Хоронили Катерину Петровну на следующий день. Подморозило. Выпал тонкий снежок. День побелел, и небо было сухое, светлое, но серое, будто над головой протянули вымытую, подмёрзшую холстину. Дали за рекой стояли сизые. От них тянуло острым и веселым запахом снега, схваченной первым морозом ивовой коры.

На похороны собрались старухи и ребята. Гроб на кладбище несли Тихон, Василий и два брата Малявины — старички, будто заросшие чистой паклей. Манюшка с братом Володькой несла крышку гроба и не мигая смотрела перед собой.
Кладбище было за селом, над рекой. На нем росли высокие, жёлтые от лишаев вербы.
По дороге встретилась учительница. Она недавно приехала из областного города и никого ещё в Заборье не знала.
— Учителька идёт, учителька! — зашептали мальчишки.

Учительница была молоденькая, застенчивая, сероглазая, совсем ещё девочка. Она увидела похороны и робко остановилась, испуганно посмотрела на маленькую старушку в гробу. На лицо старушки падали и не таяли колкие снежинки. Там, в областном городе, у учительницы осталась мать — вот такая же маленькая, вечно взволнованная заботами о дочери и такая же совершенно седая.

Учительница постояла и медленно пошла вслед за гробом. Старухи оглядывались на нее, шептались, что вот, мол, тихая какая девушка и ей трудно будет первое время с ребятами — уж очень они в Заборье самостоятельные и озорные.
Учительница наконец решилась и спросила одну из старух, бабку Матрену:
— Одинокая, должно быть, была эта старушка?
— И-и, мила-ая, — тотчас запела Матрена, — почитай что совсем одинокая. И такая задушевная была, такая сердечная. Все, бывало, сидит и сидит у себя на диванчике одна, не с кем ей слова сказать. Такая жалость! Есть у нее в Ленинграде дочка, да, видно, высоко залетела. Так вот и померла без людей, без сродственников.

На кладбище гроб поставили около свежей могилы. Старухи кланялись гробу, дотрагивались тёмными руками до земли. Учительница подошла к гробу, наклонилась и поцеловала Катерину Петровну в высохшую жёлтую руку. Потом быстро выпрямилась, отвернулась и пошла к разрушенной кирпичной ограде.
За оградой, в легком перепархивающем снегу лежала любимая, чуть печальная, родная земля.
Учительница долго смотрела, слушала, как за ее спиной переговаривались старики, как стучала по крышке гроба земля и далеко по дворам кричали разноголосые петухи — предсказывали ясные дни, лёгкие морозы, зимнюю тишину.

В Заборье Настя приехала на второй день после похорон. Она застала свежий могильный холм на кладбище — земля на нем смёрзлась комками — и холодную тёмную комнату Катерины Петровны, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно.
В этой комнате Настя проплакала всю ночь, пока за окнами не засинел мутный и тяжелый рассвет.
Уехала Настя из Заборья крадучись, стараясь, чтобы ее никто не увидел и ни о чем не расспрашивал.
Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с нее непоправимой вины, невыносимой тяжести.

Отрывок из главы «Зарубки на сердце» // «Золотая роза» (1956) :

...я расскажу о том, как был написан мною рассказ «Телеграмма».

Я поселился поздней осенью в деревне под Рязанью, в усадьбе известного в свое время гравера Пожалостина. Там одиноко доживала свой век дряхлая ласковая старушка — дочь Пожалостина, Катерина Ивановна. Единственная ее дочь Настя жила в Ленинграде и совсем позабыла о матери — она только раз в два месяца присылала Катерине Ивановне деньги.
Я занял одну комнату в гулком, большом доме с почернелыми бревенчатыми стенами. Старушка жила на другой половине. К ней надо было проходить через пустые сени и несколько комнат со скрипучими, пыльными половицами.
Кроме старушки и меня, в доме больше никто не жил. Дом этот считался мемориальным.
Позади двора с обветшалыми службами шумел на ветру большой и такой же запущенный, как и дом, сырой и озябший сад.

Я приехал работать и первое время писал у себя в комнате с утра до темноты. Темнело рано. В пять часов надо было уже зажигать старую керосиновую лампу с абажуром в виде тюльпана из матового стекла.
Но потом я перенес работу на вечер. Было жаль просиживать немногие дневные часы в комнате, когда я мог в это время бродить по лесам и лугам, уже готовым к приходу зимы.
Я бродил подолгу и видел много примет осени. По утрам в лужах под стеклянной коркой льда были видны пузыри воздуха. Иногда в таком пузыре лежал, как в полом хрустальном шаре, багровый или лимонный лист осины или березы. Мне нравилось разбивать лед, доставать эти замерзшие листья и приносить их домой. Скоро у меня на подоконнике собралась целая куча таких листьев. Они отогрелись, и от них тянуло запахом спирта.
Лучше всего было в лесах. По лугам дул ветер, а в лесах стояла похрустывающая ледком сумрачная тишина. Может быть, в лесах было особенно тихо от темных облаков. Они так низко нависали над землей, что кроны сосен закутывались подчас туманом.
Иногда я ходил удить рыбу на протоки Оки. Там в зарослях от терпкого запаха ивовых листьев как будто сводило кожу на лице. Вода была черная, с глухим зеленоватым отливом. Рыба брала по осени редко и осторожно.
А потом полили дожди, растрепали сад, прибили к земле почернелую траву. В воздухе запахло водянистым снегом.

Много было примет осени, но я не старался запоминать их. Одно я знал твердо — что никогда не забуду этой осенней горечи, чудесным образом соединенной с легкостью на душе и простыми мыслями.
Чем угрюмее были тучи, волочившие по земле мокрые, обтрепанные подолы, чем холоднее дожди, тем свежее становилось на сердце, тем легче, как бы сами по себе, ложились на бумагу слова.
Важно было ощущение осени, тот строй чувств и мыслей, какой она вызывала. А все, что называется материалом, — люди, события, отдельные частности и подробности, — это, как я знал по опыту, надежно спрятано до поры до времени где-то внутри этого ощущения осени. И как только я вернусь к этому ощущению в каком-нибудь рассказе, то все это тотчас появится в памяти и перейдет на бумагу.

Я не изучал тот старый дом, где жил, как материал для рассказа. Я просто полюбил его за угрюмость и тишину, за бестолковый стук ходиков, постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах (их осталось очень мало, так как почти все гравюры у Катерины Ивановны забрал областной музей): «Автопортрет» Брюллова, «Несение креста», «Птицелов» Перова и портрет Полины Виардо.
Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза.
Все вещи — диваны, столы и стулья — были сделаны из светлого дерева, блестели от времени и пахли кипарисом, как иконы.
В доме было много смешных вещей: медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках «Париж», запыленный букетик камелий, сделанный из воска (он висел на огромном заржавленном костыле), круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки.
Было три толстых календаря — за 1848, 1850 и 1852 годы. Там в списках придворных дам я нашел Наталью Николаевну Ланскую — жену Пушкина и Елизавету Ксаверьевну Воронцову — женщину, связанную с Пушкиным любовью. И почему-то мне стало грустно от этого. До сих пор не понимаю — почему? Может быть, оттого, что в доме было мертвенно тихо. Далеко на Оке, около Кузьминского шлюза, кричал пароход, и неотступно вспоминались стихи:

Ненастный день потух. Ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой.
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла.
[Пушкин, 1826]

По вечерам я приходил к Катерине Ивановне пить чай.
Она сама уже плохо видела, и к ней прибегала раза два-три за день для всяких мелких хозяйственных поделок соседская девочка Нюрка, по характеру своему угрюмая и всем недовольная.
Нюрка ставила самовар и пила с нами чай, громко высасывая его из блюдечка. На все тихие речи Катерины Ивановны Нюрка отзывалась только одними словами:
— Ну вот еще! Чего выдумали!
Я ее стыдил, но она и мне говорила:
— Ну вот еще! Будто я ничего не понимаю, будто я совсем серая!
Но на деле Нюрка, пожалуй, единственная любила Катерину Ивановну. И вовсе не за то, что иногда Катерина Ивановна дарила ей то старую бархатную шляпу с чучелом птицы колибри, то стеклярусовую наколку или желтое от времени кружевце.
Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Она рассказывала мне об этом, а Нюрка говорила:
— Ну вот еще! Чего выдумали!
Но Нюрка долго не засиживалась и уходила домой укладывать спать «своих младшеньких».

Катерина Ивановна никогда не выпускала из рук старенькую атласную сумочку. Там у нее хранились все ее богатства: письма Насти, скудные деньги, паспорт, фотография той же Насти — красивой женщины с тонкими изломанными бровями и затуманенным взглядом — и пожелтевшая фотография самой Катерины Ивановны, когда она была еще девушкой, — воплощение нежности и чистоты.
Катерина Ивановна никогда ни на что не жаловалась, кроме как на старческую слабость. Но я знал от соседей и от бестолкового доброго старика Ивана Дмитриевича, сторожа при пожарном сарае, что у Катерины Ивановны — не жизнь, а одно горе горькое. Настя вот уже четвертый год как не приезжает, забыла, значит, мать, а дни у Катерины Ивановны считанные. Неровен час, так и умрет она, не повидав дочери, не приласкав ее, не погладив ее русые волосы «очаровательной красоты» (так говорила о них Катерина Ивановна).
Настя присылала Катерине Ивановне деньги, но и то бывало с перерывами. Как Катерина Ивановна жила во время этих перерывов — никому не известно.

Однажды Катерина Ивановна попросила меня проводить ее в сад, — в нем она не была с ранней весны, все не пускала слабость.
— Дорогой мой, — сказала Катерина Ивановна, — уж вы не взыщите с меня, со старой. Хочется мне напоследок посмотреть сад. В нем я еще девушкой зачитывалась Тургеневым. Да и кое-какие деревья я посадила сама.
Она одевалась очень долго. Надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка.
Уже вечерело. Сад облетел. Палые листья мешали идти. Они громко трещали и шевелились под ногами. На зеленеющей заре зажглась звезда. Далеко над лесом висел серп месяца.
Катерина Ивановна остановилась около обветренной липы, оперлась о нее рукой и заплакала.
Я крепко держал ее, чтобы она не упала. Плакала она, как очень старые люди, не стыдясь своих слез.
— Не дай вам Бог, родной мой, — сказала она мне, — дожить до такой одинокой старости! Не дай вам Бог!
Я осторожно повел ее домой и подумал: как бы я был счастлив, если бы у меня была такая мать!
[Мать Паустовского Мария Григорьевна (1858 - 1934), урождённая Высочанская, происходила из семьи служащего сахарного завода и отличалась, по воспоминаниям сына, властностью характера; .
«Моя мать — дочь служащего на сахарном заводе — была женщиной властной и неласковой. Всю жизнь она держалась «твердых взглядов», сводившихся преимущественно к задачам воспитания детей.
Неласковость ее была напускная. Мать была убеждена, что только при строгом и суровом обращении с детьми можно вырастить из них "что-нибудь путное"». ]

Вечером Катерина Ивановна дала мне почитать связку желтых от старости писем, оставшихся от отца.
Там были письма художника Крамского и гравера Иордана из Рима. Иордан писал о своей дружбе со знаменитым датским скульптором Торвальдсеном, об удивительных мраморных статуях Латерана.
Я читал эти письма, как всегда, ночью. Ветер проносился за стеной, шумел в мокрых голых кустах, и лампа потрескивала, как бы разговаривая от скуки сама с собой. Почему-то странно и хорошо было читать эти письма из Рима именно здесь, в ненастную ночь, слушая, как колхозный сторож стучит у околицы в колотушку.
Тогда я заинтересовался Торвальдсеном, достал потом в Москве все, что можно было прочесть о нем, узнал о его дружбе со сказочником Христианом Андерсеном и несколько лет спустя написал об Андерсене рассказ. Этим рассказом я тоже был обязан старому деревенскому дому.

А еще через несколько дней Катерина Ивановна слегла и уже не вставала. У нее ничего не болело. Жаловалась она только на усталость.
Я послал телеграмму Насте в Ленинград. Нюрка перебралась в комнату Катерины Ивановны, чтобы на всякий случай быть ближе.
Однажды ночью Нюрка сильно застучала ко мне в стенку и крикнула испуганным голосом:
— Идите! Бабка помирает!
Катерина Ивановна лежала без сознания и только чуть заметно дышала. Я попробовал пульс — он не бился, а тихо дрожал, тоненький, как паутина.
Я оделся, зажег фонарь и пошел в сельскую больницу за доктором. Больница была далеко в лесу. Черный ветер нес с порубки запах опилок. Была поздняя ночь, даже не лаяли собаки.
Врач впрыснул Катерине Ивановне камфору, повздыхал и ушел, сказав напоследок, что это агония, но длиться она будет долго, потому что у Катерины Ивановны хорошее сердце.

Умерла Катерина Ивановна к утру. Мне пришлось закрыть ей глаза. Я, должно быть, никогда не забуду, как я осторожно прижал ее полузакрытые веки и неожиданно из-под них скатилась тусклая слеза.
Нюрка, задыхаясь от плача, дала мне помятый конверт и сказала:
— Тут Катерина Ивановна велела, в чем ее хоронить.
Я вскрыл конверт, прочел несколько слов, написанных дрожащей старческой рукой, — приказ о том, что на нее надеть после смерти, — и отдал записку женщинам, что пришли утром прибрать Катерину Ивановну в последний ее путь.
Потом я пошел на кладбище выбрать место для могилы, а когда вернулся, Катерина Ивановна уже лежала прибранная на столе, и я остановился, пораженный.
Она лежала тоненькая, как девушка, в старинном бальном платье золотистого цвета, со шлейфом. Шлейф был свободно обернут вокруг ее ног. Из-под него были видны маленькие черные замшевые туфли. На руках, державших свечу, были туго натянуты до локтя белые лайковые перчатки. Букет из шелковых алых роз был приколот к ее корсажу.
Лицо было закрыто фатой, и если бы не сухие, сморщенные локти, видневшиеся между рукавом и краем белых перчаток, то можно было бы подумать, что это лежит молодая и стройная женщина.
Настя опоздала на три дня и приехала уже после похорон.